Я не падаю, я так летаю. Каждый летает как умеет
Прилёг подремать ненадолго — и увидел короткий, но страшный сон. Сюжет — «рассказ про героя»; не знаю, как точнее назвать. Сколько помню, был такой «жанр» в учебниках истории моего детства; а может, и сейчас есть, это у нынешних учеников спрашивать надо. Суть в том, что повествование о перемещениях фронтов и осадах городов перемежалось короткими, на пару абзацев, рассказами про отдельно взятых бойцов. Про кого-то писали, как он сражался и громил врагов, а про кого-то — как он стойко держался в плену и не дрогнул перед лицом смерти.
Вот и мой сон был одним из таких коротких рассказов. Герой сна был в плену и уже сидел, весь избитый, возле той стенки, где его должны были расстрелять. (Она даже носила своё название, неофициальное, но общепринятое — «нулевая стенка»). И в ожидании расстрельной команды плёл какое-то простенькое макраме из коротких обрывков верёвок; не знаю уж, как они у него оказались. То ли это макраме было для него некой приметой, как у той японской девочки с журавликами, то ли просто чтобы руки занять; но в рассказе эти несколько узелков каким-то образом преподносились как символ несгибаемой силы духа и тому подобных пафосных материй.
Но это всё не было страшным; тем более, что я откуда-то заранее знал, что герой останется жив — хотя и не знаю, каким образом. А страшно стало, когда я понял, что по сюжету рассказа всё это происходит вот прямо сейчас где-то на Украине. (Тут моя память перемешала знакомые города: в «тексте» говорилось про Львов, но в «кадре» была центральная площадь Харькова; «нулевой стенкой» оказалась одна из стен здания обладминистрации).
По правилам композиции текста здесь должен быть какой-то финал или даже мораль, но её не будет.
Просто — страшно.
Вот и мой сон был одним из таких коротких рассказов. Герой сна был в плену и уже сидел, весь избитый, возле той стенки, где его должны были расстрелять. (Она даже носила своё название, неофициальное, но общепринятое — «нулевая стенка»). И в ожидании расстрельной команды плёл какое-то простенькое макраме из коротких обрывков верёвок; не знаю уж, как они у него оказались. То ли это макраме было для него некой приметой, как у той японской девочки с журавликами, то ли просто чтобы руки занять; но в рассказе эти несколько узелков каким-то образом преподносились как символ несгибаемой силы духа и тому подобных пафосных материй.
Но это всё не было страшным; тем более, что я откуда-то заранее знал, что герой останется жив — хотя и не знаю, каким образом. А страшно стало, когда я понял, что по сюжету рассказа всё это происходит вот прямо сейчас где-то на Украине. (Тут моя память перемешала знакомые города: в «тексте» говорилось про Львов, но в «кадре» была центральная площадь Харькова; «нулевой стенкой» оказалась одна из стен здания обладминистрации).
По правилам композиции текста здесь должен быть какой-то финал или даже мораль, но её не будет.
Просто — страшно.